Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
– Кези! – радостно позвала она. – Извозчик приехал. Всё уже погрузили на телегу, и лошадей аж целых три. Миссис Сэмюэл Джозефс дала нам огромную шаль и велела застегнуть пальто. Из-за своей астмы она не пойдет нас провожать.
У Лотти был очень важный вид.
– Ну что, поехали, ребятня, – позвал извозчик. Он подхватил их своими большими руками, и они оказались в телеге. Лотти уложила шаль «насколько можно красиво», а извозчик подоткнул им под ноги старый плед.
– Поехали. Трогай!
Должно быть, это были молодые лошадки. Извозчик проверил веревки, удерживающие багаж, снял тормозную цепь с колеса, со свистом вскочил и оказался рядом с девочками.
– Держись поближе ко мне, – сказала Лотти, – иначе ты стягиваешь с меня шаль, Кези.
Но той хотелось быть поближе к извозчику. Он возвышался перед ней словно гигант, и от него пахло орехами и деревянными ящиками.
III
Девочкам еще не доводилось бывать на улице в столь поздний час. Все выглядело иначе: крашеные деревянные дома были гораздо меньше, а сады, наоборот, гораздо больше, к тому же они казались заброшенными. По всему небу были рассыпаны яркие звезды, а над гаванью висела луна, золотившая волны. С Карантинного острова[6] светил маяк, на старых угольных баржах мерцали зеленые огоньки.
– А вот и «пиктон»[7] возвращается, – сказал извозчик, указывая на небольшое судно, обильно увешанное яркими бусами.
Но стоило им добраться до вершины холма и начать спускаться по другой стороне, как гавань скрылась из виду и, хотя они все еще находились в городе, местность казалась совершенно незнакомой. Мимо с грохотом ползли другие повозки. Все знали их извозчика.
– Здоро́во, Фред!
– Здоро́во! – кричал он в ответ.
Кези нравилось слушать его. Всякий раз, когда на горизонте мелькала повозка, она поднимала голову и ждала, пока до ее слуха донесется его голос. Этот извозчик был их старым другом, они с бабушкой часто ходили к нему за виноградом. Он жил один в лачуге, у стены которой устроил теплицу, сплошь увитую виноградной лозой. Фред брал у них коричневую корзинку, укладывал на дно несколько крупных листьев, а потом нащупывал на поясе маленький ножик с изогнутой ручкой, тянулся, срывал большую синюю гроздь и укладывал ее на листья так бережно, что Кези задерживала дыхание, наблюдая за ним. Он был очень крупным мужчиной. В коричневых вельветовых штанах и с длинной каштановой бородой. Но он никогда не носил воротничка, даже по воскресеньям. Его шея полыхала ярко-красным загаром.
– Где мы сейчас? – каждые несколько минут спрашивал кто-нибудь из детей.
– Это Хок-Стрит или Шарлот-Кресент.
– Ну конечно. – Лотти навострила уши, услышав это название; ей всегда казалось, что Шарлот-Кресент[8] принадлежит ей одной. Очень немногим доводилось иметь улицы, носящие их имена.
– Смотри, Кези, вон Шарлот-Кресент. Тебе не кажется, что-то изменилось?
Теперь все знакомое осталось позади. Большая телега неслась в неведомое место, по новым дорогам с высокими глинистыми берегами по обе стороны, вверх по крутым холмам, вниз в заросшие долины, через широкие мелководные реки. Все дальше и дальше. Лотти мотнула головой, поникла, наполовину сползла на колени Кези и лежала там. Но Кези не могла полностью открыть глаза: дул ветер, ее пронизывала дрожь, обжигало щеки и уши.
– Могут ли звезды разлететься в разные стороны? – спросила она.
– Никто этого не заметит, – ответил извозчик.
– Рядом с нами будут жить наши дядя и тетя, – сказала Кези. – У них двое детей: старшего зовут Пип, а младшего – Рэгс. У него есть барашек. Ему приходится кормить его из «намалированного» чайника, с перчаткой на носике. Он обещал нам показать. А в чем разница между бараном и овцой?
– У барана есть рога, и он может погнаться за тобой.
Кези призадумалась.
– Я не то чтобы ужасно хочу посмотреть на него, – сказала она. – Не переношу зверей, которые могут броситься на кого-то, вроде собак и попугаев. Мне часто снится, что животные несутся на меня – однажды это был даже верблюд, – и пока они несутся, их головы становятся огромных размеров.
Извозчик ничего не ответил, хотя Кези сверлила его взглядом. Тогда она потянулась пальцем к его рукаву – он показался шершавым – и спросила:
– Мы скоро?
– Уже рядом, – ответил он. – Утомились?
– Я ни капельки не хочу спать, – сказала Кези. – Но мои глаза так забавно щурятся.
Она протяжно вздохнула и закрыла глаза, чтобы они не щурились… Когда она снова открыла их, телега уже с грохотом катилась по дорожке, которая, словно хлыст, прорезала сад и неожиданно запетляла по зеленому островку, за которым находился дом, незаметный, пока близко не подъедешь. Вытянутый и невысокий, с верандой, украшенной колоннами, и балконом по всему периметру. Его мягкая белая громада, как спящий зверь, растянулась в зеленом саду. То в одном, то в другом окне загорался свет. Кто-то бродил по пустынным комнатам с лампой. В нижнем окне мерцал огонь камина. Казалось, что странное прекрасное волнение струится из дома, расходясь мелкой рябью.
– Где мы? – спросила Лотти, приподнявшись. Ее шапочка сбилась набекрень, а на щеке виднелся отпечаток якорной пуговицы, к которой она прижималась во сне. Извозчик осторожно приподнял ее, поправил шапочку, одернул одежду. Она стояла, моргая, на самой нижней ступеньке веранды и смотрела на Кези, которая, казалось, летела к ней по воздуху.
– Ох! – воскликнула Кези, вскинув руки. Из темного коридора появилась бабушка с небольшой лампой в руках. И с улыбкой.
– Как вам удалось отыскать дорогу в такой кромешной тьме? – спросила она.
– Совершенно спокойно.
Лотти пошатывалась на самой нижней ступеньке веранды, словно птенец, выпавший из гнезда. Стоило ей замереть на одно мгновение – и она тут же засыпала; прислониться к чему-нибудь – тут же опускались веки. Она больше не могла сделать и шагу.
– Кези, – сказала бабушка, – могу ли я доверить тебе лампу?
– Да, бабуля.
Пожилая женщина наклонилась и вложила ей в руки яркий полыхающий предмет, после чего подхватила еле стоявшую на ногах Лотти.
– Сюда.
Они прошли через квадратный зал, где было множество тюков и попугаев (последние, впрочем, присутствовали только на обоях), по узкому коридору, где попугаи особенно настойчиво проносились мимо Кези с ее лампой.
– Не шумите, – предупредила бабушка, спуская с рук Лотти и отворяя дверь в столовую. – У вашей бедной мамочки сильно болит голова.
Линда лежала в вытянутом плетеном кресле перед потрескивающим огнем, подложив под ноги пуф и накинув плед на колени. Бернелл и Берил сидели за столом посреди комнаты, ели жареные отбивные и пили чай из коричневого фарфорового чайника. Над спинкой кресла склонилась Изабелла. Она была полностью поглощена гребешком, которым с нежностью расчесывала волосы матери, убирая локоны со лба. За пределами островка света, исходящего от лампы и камина, пустая и темная комната простиралась до зияющих чернотой окон.
– Это дети? – поинтересовалась Линда, хотя ей и было безразлично: она даже не подняла век, чтобы удостоить их взглядом.
– Кези, немедленно поставь лампу, – приказала тетя Берил, – или ты предпочитаешь спалить дом еще до того, как мы успеем разложить вещи? Стэнли, еще чаю?
– Хорошо, налей мне треть, – сказал Бернелл, протянув чашку через стол. – Берил, возьми еще отбивную. Отличное мясо, не правда ли? Не слишком постное и не слишком жирное. – Он повернулся к жене. – Ты точно не передумала, дорогая Линда?
– Мне достаточно одной только мысли об этом. – Она вскинула одну бровь в привычной для нее манере.
Бабушка принесла детям хлеб и молоко, и они сели за стол, раскрасневшиеся и сонные, и перед ними поднимались струйки пара.
– У меня было мясо на ужин, – произнесла Изабелла, все так же осторожно расчесывая волосы матери. – Я съела на ужин целую отбивную, на косточке, с вустерским соусом. Не правда ли, папа?
– Изабелла, перестань хвастаться! – попросила тетя Берил.
Изабелла с удивлением подняла взгляд.
– Разве я
